Октябрь 1720 год. Марсель, Полночь.
Дорогой искатель,
Если эти строки достигли тебя сквозь пелену времени, значит, хворь снрва требует реванша. Судьба решила, ты достоин знать правду. Заваривай чай и устраивайся по удобнее.
Я один из тех, кого история запомнит, как «четырёх воров», хотя я скорее назвал бы нас…собирателями утраченных надежд.
Мы с Жаком, Пьером и Малышом (ох, как он ненавидел это прозвище) грабили мертвецов ровно сорок дней. Сорок дней и ночей золото звенело в наших мешках куда мелодичнее церковных колоколов, которые, к слову, давно замерли в траурном молчании, пока Чёрная Смерть опустошала город за городом.
Тем временем наша шайка самозабвенно прогуливалась там, куда другие боялись и подумать ступить.
Ох! Золотые времена! Мы были проворнее чумы, хитрее самой смерти. Не из-за отсутствия страха — о нет! — а благодаря старому цыганскому рецепту, который открыла нам травница умирающая у городских ворот.
· ┈┈┈┈┈┈ · ꕥ · ┈┈┈┈┈┈ ·
Той промозглой ночью, которая изменила ход истории Жак…чихнул. Чёрт возьми, всего лишь чихнул у дома мэра! Старуха-служанка, прятавшаяся в чулане, завопила так, будто сам дьявол явился забрать ее душу. Нас схватили с мешками полными бриллиантов— и вот ирония: они меркли пред нашим главным сокровищем.
Старый ублюдок де Монмарси, судья, с лицом цвета старого пергамента, хитро скалился предлагая сделку:
— Расскажите, как избегали вы черной смерти, всякий раз покушаясь на чумные могилы, и я заменю костёр на помилование.
Малыш засмеялся первым — и мы присоединились. О, вы бы видели их лица, когда мы вытащили тот самый флакон…
Сохрани рецепт, который не раз спасал жизнь мне и моим товарищам во всех смыслах этого слова. Смешай:
Три пинты крепкого винного уксуса настоянного на лунном свете
Бутоны сушеной гвоздики, чтобы смерть чихнула и прошла мимо
Серебряный колокольчик— растолчённый в пыль, чтобы звенело в крови.
Розмарин для ясности ума
Корица, чтобы согреть душу
Эвкалипт, чтобы кошмары не находили дороги в ваш дом
И, конечно, кожуру свежих цитрусов, чтобы выжечь черноту хвори светом алой зари.
Поместить смесь в сосуд на пятнадцать дней, под кровать, где спишь. Каждый вечер встряхивать, шепча: «Прочь, прочь». Разлить по бутылькам и протирать грудь, спину, стопы и виски, когда нуждаешься в выздоровлении или защите.
Рассвет следующего дня. Здание суда на Городской площади.
Судья де Монмарси жадно схватил флакон, его желтые зубы обнажились в торжествующей ухмылке.
— Так вот ваша защита от смерти? Наконец-то! — прошипел он, прижимая склянку к своему затрепанному камзолу. — Печально это признавать, но я думал вы будете не столь наивны. Сделка отменяется!
Мы переглянулись. Малыш едва сдерживал смех.
— Ах да, ваша честь. Есть один нюанс— Пьер сделал паузу, играя с монетой в пальцах. — Должен заметить, рецепт работает лишь для тех, кто не творил бесчестных подлостей. А иначе…
Судья фыркнул, откупоривая флакон.
— Что за вздор!
Он жално вылил все содержимое бутылька себе на макушку, не оставив другим шанса на спасение.
*Звон*
Тот самый серебряный колокольчик, растертый в пыль, запел в жилах де Монмарти. Его глаза округлились. Руки задрожали.
— Что… что вы…
Но договорить он не успел.
Дверь распахнулась. В зал ворвалась городская стража — во главе с самим архиепископом.
— Арестуйте его! — прогремел священник, указывая на де Монмарти. — Этот человек только что признался в краже церковной казны!
Ах Да! Я забыл сказать. Серебряный колокольчик в рецепте— по совместительству сильнейший эликсир правды.
Судья, бледный как смерть, вдруг начал выкрикивать все свои грехи:
— Да, я подменил завещание купца Леблана! Да, это я утопил того свидетеля! Я украл у собственной больной матери!..
Толпа ахнула.
А мы? Мы уже исчезли — через потайную дверь, что Жак прозорливо заметил еще при входе.
На улице нас ждала повозка с нашими мешками (да-да, Пьер успел припрятать их до лучших времен).
— Ну что, парни, — я разлил по кружкам вино — за честных воров и подлых судей?
— За честных воров! — звонко крикнул Малыш.
Ведь главное в воровском ремесле — не то, что ты взял, а то, что оставил после себя.
И под звон того самого колокольчика— мы помчали прочь.
ПО пути Малыш швырнул в пыль дорожный мешочек. Золотые монеты рассыпались, сверкая на первом солнце.
— Зачем?! — ахнул Пьер.
— Это милостыня— усмехнулся Жак, поправляя шляпу. Подарки — в сиротском приюте, в сундуке у аптекаря вместе с рецептом нашего снадобья и под подушкой той самой старухи-служанки. Пусть думают, что ангелы помогли.
Пьер одобрительно хмыкнул, доставая из кармана последний серебряный колокольчик — единственный, что мы не стерли в пыль.
— Этот для следующего подлого судьи?
— Нет — Малыш перехватил его на лету. Этот — чтобы напоминать нам о чести.
Колокольчик запел на ветру, когда мы сворачивали к морю. А вдалеке, над Марселем, впервые за долгое время зазвонили церковные колокола — чума отступала.
Говорят, до сих пор моряки в тихую погоду слышат у берегов Марселя серебряный звон. А старые судьи вздрагивают, когда ветер доносит до них шепот: Прочь, прочь…
Твой достойный слуга,
Красный Клод,
Гроза марсельских судейских париков,
Ловец чумных ветров и по совместительству — последний честный вор Прованса.
Подпись размашистая, с кляксой, будто писано пером в спешке.
А чуть ниже, уже другим почерком — будто кто-то дописал позже:
P. S. Рецепт, кстати, настоящий… На всякий случай…
P. P. S. Жак, если читаешь — отдай мой серебряный нож!
И маленькая каракуля в углу — то ли кошка, то ли чертик, сделанная углём.
blog
